Корпус отечественной историографии постоянно пополняется, но общие оценки движения декабристов по-прежнему зажаты между тремя установочными характеристиками, которые были даны более 100 лет назад.
ниспровергатели основ,
злодеи и душегубы».
Страшно далеки они от народа.
Но их дело не пропало».
В последнее время с особым усердием собирается компромат, касающийся скрытых мотивов, психологических особенностей и нюансов межличностных отношений декабристов. Апофеозом этой пошлости стал комментарий продюсера блокбастера «Союз спасения» Константина Эрнста: «Декабристы в большинстве своих проблем винят представителей правящей династии. Один не получил достаточно власти, другой – достаточно денег. У одних суп жидкий, а у других жемчуг мелкий. Во всех своих проблемах каждый виноват прежде всего сам».
Брать из прошлого огонь, а не пепел
Если отбросить весь низкопробный исследовательский мусор и попытаться выделить то, что оставили в истории России декабристы, получится взрывоопасная смесь из преданности своей стране, жгучего стыда за творящиеся в ней мерзости и готовности ради исправления её несовершенств рискнуть своей жизнью, поставить на кон честь и даже пойти на злодейские преступления.
Ещё одна деталь, существенно повлиявшая на умонастроения следующих поколений, – сознательное выступление против своего класса ради улучшения положения всех остальных, и в первую очередь – простого народа.
Это прямо следует из всех программных документов декабристов – от «Конституции» Никиты Муравьёва до «Русской правды» Павла Пестеля и «Манифеста» Сергея Трубецкого, – где при разногласиях относительно будущего устройства фигурируют три главных тезиса: ликвидация самодержавия, отмена крепостного права и равенство всех перед законом.
До декабристов в истории России, да и в истории других стран, ничего подобного не было: все бунтовщики и революционеры прошлого боролись за интересы своего слоя или класса. Изумление и негодование русской элиты по отношению к готовности ликвидировать дворянство как класс отразилось в расхожей шутке того времени: «Простолюдин бунтует в Европе, потому что ищет знатности и богатства, а у нас революционеры из знати хотят лишиться привилегий и стать простолюдинами».
Далеко не все и 200 лет назад, и сегодня осознают, что декабристы боролись за высшую справедливость для всех и считали, что эта цель является главным оправданием восстания: «Бог создал нас всех равными <…>. Цари похитили у народа свободу, и, следовательно, народ имеет право ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России» (Сергей Муравьёв-Апостол «Православный катехизис»).
Представление о справедливости сочеталось у декабристов с повышенной ответственностью перед страной и народом.
Они считали своим долгом устроить «военную революцию» ещё и для того, чтобы дело не дошло до новой пугачёвщины и её ужасных последствий:
«С восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никакое воображение представить себе не может, и государство сделается жертвою раздоров и может быть добычею честолюбцев; наконец может распасться на части и из одного сильного государства обратиться в разные слабые. Вся слава и сила России может погибнуть, если не навсегда, то на многие века» (Сергей Трубецкой).
Одновременно – об этом свидетельствуют материалы следствия и более поздняя переписка – они сожалели, что, злоупотребляя своим авторитетом, обманом и посулами вовлекли в бунт представителей нижних чинов и простых солдат. Во всём этом, как и в планах заговора и в действиях в ходе восстаний, было много легковесного авантюризма.
В сухом остатке: декабристы привнесли в сонное русское общество новую идеологию, густо замешанную на критическом патриотизме, ответственности образованного класса за судьбу пребывающего в нищете и невежестве народа, обострённом чувстве справедливости, неприятии мерзостей окружающей действительности и готовности бороться с ними.
«Колебания умов ни в чём не твёрдых»
Вопреки расхожему мнению, эта фраза из письма Александра Грибоедова к Петру Вяземскому характеризовала не декабристов, а окружение французского философа-просветителя Вольтера, да и написано письмо было за полтора года до восстания. Так или иначе оно достаточно точно отражает состояние российского общества. В «подмороженной» императором Николаем I России обсуждать события 14 (26) декабря 1825 года было не принято. Разговоры по существу – шёпотом и только с близкими друзьями – вели немногие. В результате правящий класс фактически уклонился от работы по осмыслению случившегося. Этим занялись совсем другие люди.
По меткому выражению Ленина, «декабристы разбудили Герцена», а он развернул агитацию, которая способствовала радикализации настроений разночинной молодёжи.
По тем же болезненным точкам, только не так откровенно, били материалы журнала «Современник», в котором печатались пронзительные стихотворения Николая Некрасова, статьи Виссариона Белинского, Николая Добролюбова, Николая Чернышевского и других. Ещё более радикальную позицию занимал журнал «Русское слово», тон в котором задавал Дмитрий Писарев.
В молодёжных коммунах под влиянием литературы социального характера, самиздата и рукописных сочинений формировалась культура разночинного андеграунда. Молодёжь искала смысл жизни и дело, которому можно было посвятить себя.
Столкнуться с этим первым поколением наследников декабристов пришлось царю-освободителю Александру II. На решение о введении платы за обучение и запрет на студенческие сходки молодые люди ответили уличными беспорядками. После закрытия «Современника» и ареста Чернышевского властителями дум молодёжи стали авторы революционных прокламаций и лондонский «Колокол» с его призывами «идти в народ».
Реакцией на аресты и приговоры народникам стали новые демонстрации; ответом на жестокость при разгоне протестующих и произвол в отношении задержанных – убийства генерал-губернаторов и жандармов. За смертными приговорами террористам последовала серия покушений на императора, закончившаяся его убийством.
Противостояние самодержавия и разраставшегося революционного движения продолжалось до 1917 года: на смену террористам-народовольцам пришли эсеры, социалисты и коммунисты, которые вовлекали в борьбу рабочих. При этом на сторону революции переходило всё больше мальчиков и девочек из приличных, хорошо обеспеченных семей: князь Пётр Кропоткин, дочка губернатора Петербурга Софья Перовская, дворянин Феликс Дзержинский и многие другие.
Они меняли образ жизни, уходили из семей, чтобы бороться за справедливость, и часто в этой борьбе доходили – совсем как декабристы – до злодейств и платили за это своими жизнями. Не выучивший уроков 1825 года правящий класс ничего не мог противопоставить их благородным, но пагубным для страны и них самих порывам.
Прививку декабристских настроений получили все
Декабристы задали некие рамки, подразумевающие обязанность просвещённого человека не просто «жить частной жизнью и не делать подлостей», но и активно действовать в истории. Эти обязательства, обременительные прежде всего тем, что временами они вынуждают разрываться между лояльностью власти и долгом перед страной, принимают на себя далеко не все. Но это не помешало им стать частью российского культурного кода.
Подобно тому, как вся русская литература вышла из поэзии Пушкина и гоголевской «Шинели», братья-близнецы западники и славянофилы, Уваров с его формулой триединства православия, самодержавия и народности и убитый в разгар подготовки конституции царь-освободитель с его поспешными реформами несли в себе отпечатки декабристского следа.
Да и вообще вся последующая история России – от всё понимавшего, но не способного ничего изменить Победоносцева, разрушителя крестьянской общины Столыпина и слабого, по-своему благородного Николая II до Февральской революции и убийства царской семьи – была чередой безуспешных попыток решить задачи, оставшиеся со времён декабристов.
Отсюда, из неизбывного бессилия, все наши «не могу молчать» и бесконечные «выходы на площадь». В 60-е годы XX века эстафету рабочих и троцкистских протестов 20-х подхватили жители Новочеркасска, где нашёлся офицер, отказавшийся стрелять в народ; и советские диссиденты, которые писали письма в «родной ЦК» и регулярно выходили протестовать против несправедливостей и злоупотреблений власти, но не собирались никого свергать и тем более убивать.
Сегодня уличные протесты проходят достаточно мирно, но с присущей нашему времени долей цинизма: для организаторов – как привычный ритуал, для рядовых участников – как самое активное действие в истории. Старшие революционеры давно забыли, что такое справедливость, личная ответственность за страну и народ, но ещё помнят, что во всём виновата власть, и её нужно свергнуть. А значительная часть выходящей на улицу молодёжи уверена, что борется за всё хорошее против всего плохого, хотя зачастую не способна отличить одно от другого.
Трудный выбор офицера
Последний мятеж, устроенный расквартированной в столице гвардией, стал точкой разлома, после которой уже было немыслимо прежнее, лихое и бесшабашное, отношение к стране и её истории. Русская армия получила прививку, которая действовала почти 100 лет.
Как утверждают некоторые историки, проанализировав сложившуюся ситуацию, офицеры контрразведки пришли к выводу, что из всех политических сил организационным ресурсом, необходимым для наведения порядка в стране, обладают только большевики, партия которых отличалась работоспособностью и дисциплиной. Этот ситуационный альянс обеспечил успех Октябрьского переворота.
Последующий раскол офицерского корпуса на тех, кто видел в большевиках спасителей распадающейся страны, и тех, кто считал их врагами российской государственности, привёл в действие маховик Гражданской войны. Трагичность ситуации состояла в том, что и те и другие боролись за целостность и лучшее будущее России.
Эта вовлечённость командного состава армии в политику аукнулась вольнодумством офицеров в 30-е, когда они то ли действительно затевали заговор, то ли просто говорили много лишнего и поплатились за это. Следующим этапом стали брожения, спровоцированные армейскими реформами Хрущёва.
Затем через членов ГКЧП, которых в конце 90-х начали всерьёз сравнивать с декабристами, и офицерскую фронду 1998 года, закончившуюся загадочной смертью Льва Рохлина, линия политизации армии проявилась в растиражированной СМИ в начале 1999 года мечте олигархов об «офицере, который встанет у трона» и защитит власть вместе с удобным для этих олигархов порядком.
Закончилось тем, что трон внезапно освободился, и офицер, о котором бредили олигархи, получил всю полноту власти, которую он в соответствии с кодексом чести декабристов и с учётом их неудачного опыта использовал для постепенного исправления ситуации в стране. Ко всеобщему изумлению, ему удалось преуспеть.
Из глубины сибирских руд
Сегодня Путин уже не «декабрист», чудом оказавшийся на вершине власти. 20 лет – это большой срок, и ему пора принимать на вооружение опыт российских императоров, которые дорого заплатили за неспособность проводить своевременные реформы.
Ситуация в стране и мире требует действий. Иначе уже в ближайшее время список «наследников декабристов» может пополнить какой-нибудь мальчик из хорошей семьи вроде Ходорковского.
Адекватный выход из сложной ситуации (а лёгких в большой политике не бывает) можно найти, работая в историческом контексте. Речь здесь идёт не только о конкретных решениях, но и о целом корпусе связанных с ними проблем.
В этом смысле опыт декабристов интересен тем, что, планируя устроить в Санкт-Петербурге «кровавую зачистку» царского режима и начать радикальные реформы и не осуществив ничего из задуманного, они предъявили обществу не только обширную повестку дня, касающуюся необходимых преобразований, но и полный набор «проклятых вопросов».
экономического, общественно-
политического и культурного развития края. <…> Каторга и ссылка в Сибирь была рассчитана на то, что декабристы, изолированные от культурных центров, лишённые книг и возможности реализовать себя, умрут не только физически, но и духовно. Однако этим планам не было дано осуществиться».
Предъявили и тут же ушли с политической сцены: одни – на виселицу, другие – в Сибирь или на Кавказ. А вопросы о «последней правоте» и политической воле остались. Равно как и сомнения относительно того, как далеко можно заходить в продвижении своих нацеленных на благо Отечества идей и как делать выбор между постепенными корректировками и резкими переменами, между Востоком и Западом, между мягким маневрированием и игрой ва-банк.